Часть 1
Было четыре минуты до полуночи.
Бросив в траву наполовину выкуренную сигарету, затушил ее ботинком. Я простоял под окнами Фрэнка почти двадцать минут, но не собирался лезть внутрь, пока бы не знал точно, что он хорошенько себя подготовил. Прошло всего три недели с тех пор, как я начал прокрадываться к нему по ночам в субботу. Мы с Фрэнком все еще осторожничали с этими новыми «свиданиями», так что мне не хотелось торопиться. Не сегодня.
Проследив за тем, как маленькие зеленые цифры на часах медленно подползли к двенадцати, я тихонько скользнул в окно. Я сказал Фрэнку держать петли смазанными, ведь именно ему не поздоровиться, проснись хоть один из его родителей. Было не трудно взбираться, потому что мой мальчик проделал отличную работу, соорудив удобный путь от окна к своей кровати. Какое-то мгновение осматриваю комнату, пытаясь убедиться, что все на своих местах – рамки с фото опрокинуты, входная дверь и дверь в ванную комнату заперты, лубрикат покоится на прикроватной тумбочке, рядом с коробкой полотенец и влажных салфеток, и, наконец, Звереныш, ждущий меня.
Мир будто уходил из-под ног каждый раз, когда я оказывался там, у него. Это был не просто быстрый трах в грязной кабинке; я мог брать своего мальчика в его собственной постели, на его собственных простынях, в его собственной комнате. Я мог бы завладеть каждым из пяти его чувств, что посмотри он даже на ковер, думал бы обо мне. Мне хотелось, чтобы каждая окружающая его вещь кричало мое имя, когда я уходил, так что он приползал бы обратно в мои объятья, желая большего.
Я прошел, пошаркивая ботинками об пол, давая Зверенышу знать о своем присутствии. Он лежал так, как и было мной приказано – повернувшись лицом к стене и отставив назад голую спину и открытую моему взгляду задницу. Звереныш так сильно отличался от того мальчика, что я обычно видел в школе, освещенного люминесцентными лампами. Под лунным светом его бледная кожа мерцала, будто была из жемчуга. Едва ощутимо я провел пальцами по его спине вниз, достигая две совершенные ягодицы. Его жемчужная кожа следом за моими прикосновениями покрывалась мурашками, я ухмыльнулся над ним.
Одним резким движением я шлепнул его по заднице так сильно, что почувствовал жжение в ладони. Звереныш чуть не свалился с кровати с криком, но вовремя зажал рот рукой. Даже при том, что он все еще был повернут ко мне спиной, я мог видеть его огромные глаза и смятение на лице. С очередным рыком хлопаю его по коже. Звереныш дернулся и вжался в простыни, стараясь сдержать стоны, угрожавшие нашим действиям не зайти дальше.
Он знал разницу между нашими игривыми шлепками и наказаниями. Ему повезло, что с собой у меня не было ремня.
-Плохой мальчик! Плохой! – голос, хоть и был шепотом, сквозил ядом и яростью. Еще три сильных удара подчеркнули мои слова. Звереныш приглушенно взвизгнул, и я увидел слезы смирения и смущения на его щеках.
Я сердито зарычал:
-Как ты посмел? Я видел, как ты флиртовал с Рэем вчера после школы! – я приник губами к его уху, чувствуя свое же горячее дыхание на щеках. Звереныш заскулил и закрыл свое лицо. Он отчаянно замотал головой, все отрицая, и вот тогда-то я и сорвался.
Когда с задницей моей игрушки было покончено, рука у меня просто горела, и я уже мог видеть синяки, проступающие под его идеальной кожей. Звереныш вцепился мертвой хваткой в подушку, пряча свои рыдания в мягкую ткань. Я все никак не мог определить то пылающее чувство в груди, от которого мне хотелось бесчеловечно избить мальчишку, и я ненавидел это. В то же время мои мысли были переполнены страстью к нему, мне хотелось как можно крепче прижать его к себе, чтобы у него никогда больше не было возможности убежать. Не найдется никаких слов описать, что я испытал, когда услышал этот его манерно-изысканный смешок, в разговоре с одним компьютерным чудиком, Рэем. Звереныш никогда не хихикал в моем присутствии, но мне словно крышу срывало, когда кто-то, а не я, завладевал его вниманием.
Нарочито медленно я убрал его руки от подушки и перевернул на спину. Он зажмурил глаза и несколько случайных слез скатились по его щекам. Он старался изо всех сил придерживаться моих приказов никогда не смотреть на меня, но я взял его за подбородок, развернув лицом к себе.
-Открой глаза.
Была долгая пауза, прежде чем его влажные, скомканные ресницы распахнулись. Не могу сказать точно, сколько времени прошло на тот момент, когда я в последний раз был способен заглянуть в его глаза. Они были яркими, как золото, и одновременно темными, как шоколад. Два несовместимых оттенка. Я не мог сосредоточиться ни на чем другом, держа в руках что-то такое красивое и совершенное.
-Ты больше никогда не заговоришь с этим мальчиком, - боль отразилась в его прекрасных глазах, но я смог устоять, - ты мой, Звереныш. Ты принадлежишь мне, и я не потерплю, если ты будешь делить себя с кем-то, кроме меня, пока служишь мне, - он понимал, насколько я был серьезен, и уже через мгновение слабо кивнул. Мое дыхание медленно восстановилось, плечи опустились, - Хорошо.
Звереныш быстро вытер слезы тыльной стороной ладони и перевел взгляд снова на стену, не дожидаясь моей на то команды. Я мог поклясться, он умел читать мои мысли и выполнять все то, что я хотел (но не успевал озвучить), за время, когда мы были вместе. Я начал скользить руками по его шее и плечам, чувствуя влажные следы от слез. Звереныш справедливо наказан; настало время того, чего я с таким нетерпением ждал. Мои губы последовали за пальцами, слизывая соленость с его кожи.
Я почувствовал, как моя игрушка затрепетала, изящно выгнувшись на постели и будто потерявшись в ощущениях. Не важно, как сильно я давил на него, как больно ранил, и насколько плохо с ним обходился, Звереныш всегда бы реагировал на меня. Он был просто создан для моих прикосновений; ничто не отнимет его у меня…
***
Звереныш запрокинул голову в экстазе, заглушая стон, в то время как я медленно входил в него, всего украшенного синяками. Его ноги были закинуты мне на плечи, бедра идеально легли на мои, а я, не спеша, с наслаждением клеймил его, делал своим. Каждый раз, когда я глубже вдавливал нас в простыни, Звереныш краснел, а тело его тряслось как никогда. Я слышал собственные стоны в ночи. Я ни разу не оторвал взгляда от того совершенства, что представлял из себя мой мальчик. Невозможно было отвести глаз от его покрытого потом тела и трагически красивого лица.
Он не был прекрасен сам по себе; заурядная внешность, хотя я никогда на нее не жаловался. Но что делало его безупречным для меня, так это полное самозабвение, с каким он отдавался мне в подобные моменты. Я поместил свои ладони на его стройные бедра, ускоряя наш темп, и одного только этого прикосновения хватило, чтобы он захрюкал, подобно поросенку, просящего угощений, и довел свое тело до предела.
Он неистово задрожал подо мной, когда я задел ту самую точку наслаждения, спрятанную глубоко внутри него. То был один из тех редких случаев, когда мне было не наплевать, и я уделял внимание этой его маленькой детали. Переместив бедра напротив его покрытой кровоподтеками кожи, я вбивался в него, касаясь членом этого места вновь и вновь.
Звереныш неконтролируемо затрясся, цепляясь за простыни в поисках опоры и поддержки. Он закусил губу так сильно, что пошла кровь, а его знаменитый беззвучный крик был обращен к потолку. Вкусная, белая жидкость, от которой я стал зависим, будто от виски, выстрелила из его тела на бледный, подрагивающий живот.
Один последний толчок бедрами бросает меня через край, в компанию к моему Зверенышу, переживать исход нашей с ним игры. Каждая клеточка моего существа, казалось, покалывала; даже сердце больше трепетало, чем билось. Я лег сверху на свою игрушку, пряча волосы в его теплых волосах, ожидая, когда ко мне снова вернется способность двигаться. Я почувствовал, как его дрожащие губы прижались к моей шее, собирая капельки пота нерешительным поцелуем.
Никогда прежде Звереныш не целовал меня по собственному желанию. Я решил сделать вид, что не заметил этот жест, но мои конечности самопроизвольно сжались вокруг него крепче.
Спустя час я прошептал ему на ухо: «Не шевелись». Тело Звереныша тут же замерло подо мной, глаза закрылись. Я взял в руки маленький карманный нож, что носил с собой последние несколько дней. Лезвие красиво блеснуло в лунном свете, опускаясь на влажную кожу мальчика. Я пробормотал его имя, мгновение спустя услышав, как он удивленно глотает воздух.
Среди общего пота и спермы я вырезал на его коже собственные инициалы– прямо над сердцем – надолго упрочняя нашу связь.
***
Фрэнк уснул сразу после неожиданной церемонии, а я только собирался уходить, как заметил маленькую зеленую книгу, торчащую из-под кровати. Она была единственной вещью в его комнате, лежащей неаккуратно и не на своем месте, так что я мог догадаться – он пользовался ей прямо перед моим приходом.
Я вытащил книгу и сел на пол, под лунный свет. Пролистав несколько страниц, я понял, что держу в руках дневник моего мальчика. Это, определенно, был его крошечный, заковыристый почерк, и я почти почувствовал, как вторгаюсь в его личное пространство, пока здравый смысл не взял надо мной верх.
Фрэнк был моим, в любом случае принадлежал мне.
Дневник открылся на середине, где была сделана последняя запись. Вверху страницы стояла дата – 18 февраля – вчерашнее число.
Милый Друг,
Сегодня, наконец-то, пятница, и я так рад, что неделя закончилась! Я хорошо написал тест по математике, а вот насчет биологии не уверен. По крайней мере, у меня впереди два свободных дня, прежде чем родители увидят оценки и решат закопать меня…снова. Ах, ну что за невезенье!
Далее несколько абзацев о том, как у Фрэнка ныло тело после физкультуры, и об игре вышибалы, которую он ненавидел всем сердцем. Я почти закрыл Дневник, когда простая, заглавная буква «G» с тире вдруг привлекла мое внимание.
Рэй снова жаловался на G-. Мне кажется, они вместе ходят на историю, или у них общий кабинет , но у Рэя каждый день находится что-нибудь новое, о чем ему не терпится поделиться. То G-обставил учителя; то G-закинул ноги на стол, пока все учились; то G-…не знаю. Я потерял счет. Ха –ха. Но сегодня все пошло по-другому, когда Рэй спросил меня, почему я никогда не говорю о G-ничего плохого. Вздох. Действительно ли нужно вдаваться в подробности? Конечно, да, но я не знал, что ответить. Закончил я разговор тем, что спросил в ответ – раз у меня никогда не было общих занятий с G-, почему я вообще должен что-то о нем говорить? Рэй как обычно бросил на меня один из тех взглядов, когда я «глупил» (разве не ненавистно то чувство, когда тебя обзывают глупым в средней школе?).
И все-таки, не думаю, что он купился на это. Он сказал, что каждый в школе знает, каким (вставить плохое слово здесь) G- может быть. Рэй полагал, если все в школе его ненавидят, то и я должен. Я не мог рассказать Рэю обо всем том времени, что мы с G-провели вместе за последние несколько месяцев. Я даже себя не могу заставить признать, что все было на самом деле. Хотя я точно знаю, что G- не всегда ведет себя как (повторно вставить плохое слово). Он может быть нежным…и добрым. Знаю, в это трудно поверить, милый друг, но я говорю правду. Разве я когда-нибудь лгал тебе? Ну, кроме того раза, когда я писал, сколько вешу, но вес мальчика всегда должен оставаться тайной. Это не в счет.
Так что да, G- может быть таким. Скажу тебе по секрету…иногда, когда G- теряет со мной контроль, а у меня получается сдерживаться, я наблюдаю за ним. Звучит грязно, знаю, но он такой…милый. Его лицо полностью меняется когда, как ему кажется, никто его не видит. G-похож на маленького мальчика, когда он со мной, и не думаю даже, что он, окончательно пресытившись, замечает крошечную улыбку, спрятавшуюся в уголках его губ.
О, дружище…я знаю, что всё, что он ни показывает всем остальным (большую часть времени и мне тоже) – неправда, но только как мне заставить его это признать? Как мне показать G-, что это нормально – улыбаться рядом со мной…хотя бы мгновенье? Я бы позволил ему ранить меня всеми способами, какими ему только захочется, пообещай он мне за это улыбку. Ради этого я держусь, и при этом не уверен, что мое желание сбудется. Хотя кто сказал, что мальчик не может мечтать?
Спокойной ночи, Дневничок.
Я осторожно закрыл книгу и прислонился затылком к стене, у которой сидел. Я пока не мог дать Фрэнку то, на что он надеялся. Я не был даже уверен, что когда-нибудь вообще буду способен исполнить его желание. Но одну вещь я знал наверняка…
Фрэнк никогда не был и не будет моим парнем.
Он был нечто, намного более особенным.
Он был моим.
|
