на предыдущую

Part Three – Inspiration

Слова на двери были не единственными французскими словами в этом доме. Мы вместе приняли душ после этого, чтобы смыть краску. Цвета окрасили воду и слезли с кожи, и мы вылезали из кокона, слои распускались, освобождая нас, размягченные от воды. Они закручивались в причудливые узоры, когда крутились над сливным отверстием перед тем, как исчезнуть.

Джерард вымыл мне голову своим специальным шампунем,  про который я уже почти забыл. Когда я мыл голову дома, то после мои волосы были сухими и жесткими, они снова прилипали к голове, как возвращение в прежнюю жизнь.  Его пальцы почему-то справлялись с этим лучше, чем мои, он быстро снял все комки краски с моих волос, возможно, потому что он был выше меня и ему было лучше видно.    

В этот раз он позволил мне вымыть ему голову, хотя это было нелегко, потому что я был ниже него. В конце концов, он опустился на колени, чтобы облегчить мне задачу. Он начал делать мне минет, и тут же я расслабился, просто запустив пальцы в его мокрые волосы, забыв о шампуне, мои руки были практически бесполезны, когда меня ласкал его язык. Поэтому он ненадолго остановился и продолжил, когда я уже закончить мыть его голову.

После того, как мы высохли, мы были готовы немного вникнуть во французский. Он прошел к своим длинным и высоким книжным шкафам, достал несколько книг и положил их на пол. Я принес одеяло из спальни, расстелил его на полу и улегся на живот, ожидая, когда он присоединится ко мне. Он начал листать книги, рассказывая мне о том стихотворении, которое он «был обязан» показать мне. Запах краски все еще наполнял комнату, отчего меня немного мутило. Джерард принес нам вино, и, пока он листал книги, я бесцельно оглядывал комнату, и мой взгляд остановился на раскрашенной стене.   

Теперь, когда некоторое время мы не видели ее и вообще не думали о ней, занимаясь немного другими делами и избавившись от сексуального напряжения, теперь я видел то, чем она была на самом деле. Теперь я яснее видел цвета, и их сочетания начали формировать в моем воображении видения. Я видел это в самом центре, там, где голубой, красный и зеленый складывались в нечто, похожее на птицу. Ну или по крайней мере для меня это была птица. У нее было грушевидное тело, синие и зеленые пятна образовывали ее крылья. Красное пятно было ее головой, от нее шли в одном направлении волны из мазков краски, когда мы проводили по стене разукрашенными руками, двигались в сторону конца ее тела, образуя перья, которые складывались в хвост. Оставшиеся цвета - оттенки оранжевого и розового -  составляли шум заднего плана; как будто само вдохновение птичьего полета.  

Но тут я понял, что это не просто птица. Я всматривался дальше, замечая все больше и больше маленьких деталей. Сквозь мешанину деталей я различал нормальное симметричное тело, образованное слиянием цветов. Там виднелся живой оттенок, который выделялся из остальных. Он получался из красного и голубого, по краям тела они шли бок о бок друг с другом, смешиваясь все больше и в центре тела птицы они окончательно смешивались во что-то новое. Это было не единственное тело – рядом было еще одного, они будто стремились к чему-то, и не было никаких сомнений, что это голуби.

Я знал, один из нарисованных голубей тоже летел, как настоящий голубь. Его распростертые крылья, казалось, должны были опасть уже в следующий миг, как когда птицы очень часто машут крыльями, взлетая.  Я проследил за направлением его полета, и там меня ждал сюрприз. 

Он летел по направлению к двери Джерарда; той самой, которую я недавно отметил своей рукой. Он летел к солнцу, к тому самому закатному солнцу.

Я сидел здесь, игнорируя все, что происходит вокруг, и просто думая обо всем этом. Во всем было столько подтекстов, двойных значений, неоднозначности. Голубь, мифическое создание, он летит туда, где нет ничего, ничто, черное ничто Джерарда, а на нем солнечный отпечаток руки. Написанные слова стали иметь больше смысла и чувственности, они проходили сквозь меня, отчего я начинал лучше осознавать то, что видел. Я смотрел на картину, мой рот раскрылся и я выдохнул. Я не мог поверить, что мы сделали это без особых усилий. 

- Джерард? – тихо позвал я, все еще пораженный.

- Хм? – отозвался он, не отрываясь от книги.  

- Джерард, взгляни на стену, - сказал я, уверенно и скромно одновременно. Услышав этот тон, он поднял голову, качнулись его влажные пряди. Он взглянул на нашу картину, и похоже сразу же что-то увидел там, в то время когда я мог только догадываться, что могло скрываться в этих каракулях. Он перевел взгляд на меня, улыбка тронула его губы. Я заметил едва заметное голубое пятно на его губах, не до конца смытое в душе.

- Самые лучшие работы получаются, когда ты не стараешься сделать их лучшими, - сказал он мне. Он перестал листать страницы, книга будто замерла, стало очень тихо. Он серьезно смотрел на меня, прикоснулся к лицу, - я пытался  найти тебя, Фрэнк. Ты нашел меня.

- Я и не знал, что я кого-то искал, - признался я, созерцая свои ноги. Его руки все еще лежали на мне, поглаживали мою шею. Все  происходило так беспрепятственно, я не мог никак противиться событиям, так же как и ощущению легкого стыда от этих прикосновений, и так же я не мог никуда спрятаться от правды, что всплывала в моей голове: я действительно искал кого-то едва ли не всю свою жизнь, но я никогда бы не подумал, что ищу именно его. Это просто… случилось.

- В этом и весь смысл, - объяснил Джерард, откладывая книгу в сторону, - потому что ты не искал конкретно меня, но того, как я мог бы для тебя быть. Мы не должны пытаться именно сделать это чтобы это произошло.  Это просто случается.  

Я застыл, услышав от него собственные мысли.  Черт, ведь я сказал это только в своей голове, он не мог слышать моих мыслей. Но это было реально.

Его улыбка была теплой и приветливой,  но его слова по-прежнему омывали меня тем ощущением застенчивости и неловкости, чувством, которое я не ощущал достаточно давно. Хотя оно не было мне неприятно. Это было похоже на то новое чувство, что ты испытываешь, когда на тебя обращают внимание. Может даже, то самое, которое появляется, когда тебя любят. Мы никогда не обсуждали всего этого раньше. Любовь казалась слишком  мимолетным чувством, и в то же время слишком постоянным.  Я чувствовал, что она летает где-то вокруг нас, но мне нравилось, что она остается невидимой. Ее нельзя было подтвердить, но и нельзя было отрицать. Мы называли друг друга любовниками,  но это не значило, что мы друг друга любим или просто влюблены. Я знал, что между двумя этими понятиями есть разница, может, знал не так хорошо, но как-то все же понимал. Я не был уверен, возможно ли это, но опять же – я во многом однажды не был уверен, что вдруг оказалось реальным. Чем бы оно ни было…

Некоторые вопросы не имеют ответов, другим и вовсе не нужны ответы. 

- Так ты действительно можешь прочитать, что написано в этих книгах? – спросил я, снова вернувшись к тому, чем мы занимались до того, как меня поглотили мои мысли. 

- Конечно, я могу это прочитать, - с улыбкой ответил он,  – хотя это не значит, что я правильно произношу все слова. Хотя звучит очень даже ничего.

Я рассмеялся,  - все равно в этом ты намного лучше меня. Я даже не начинал его учить.

- Ах, чему вас только учат в школе.

Это только еще больше меня развеселило. Я смотрел, как он дальше листает книгу, сканируя информацию, откладывает эту книгу и берет следующую, продолжая искать.  

- Я изучал его в институте один или два курса, - сказал он, начиная очередную историю, -  но тогда я это все не любил. Учитель был старый и скучный, и мы занимались такой же скучной грамматикой снова и снова. Это было ужасно, - он взмахнул рукой, чтобы я понял, насколько это было ужасно.

- Раз это так, почему ты продолжаешь учить его?

Он вздохнул. И продолжил:

- Я хотел уехать в Париж. Я до сих пор хочу туда уехать. Это ведь не просто какой-то город  - это просто обитель искусства. Там такая разнообразная культура. И он настолько романтичен… - он подарил мне еще один игривый взгляд, -  я был уверен, что если проникнусь его культурой, то быстрее выучу язык. Я чуть не завалил все это дело из-за грамматики, но как-то сумел сдать экзамены, и несмотря на то, что сейчас я не занимаюсь, я могу поддерживать несложный разговор. Этого было достаточно для меня. Я все еще был настроен на это… 

Он замолчал почти на минуту, будто заново переживая все то, что удержало его здесь.  История его молодости, учебы, разбитых надежд превратилась в произведение искусства, и хотя это история звучала в воздухе этой квартиры уже несколько недель назад, я все равно помнил ее ясно.

Он закусил губу и убрал эти мысли куда-то прочь.

- Ты знаешь, как так получилось. Не имея возможности уехать, я начал покупать книги на французском, читая одну за другой, окунаясь в очередную грань этой замысловатой культуры.  Я хотел знать все о месте, в которое собирался отправиться…когда-нибудь.  

Я смотрел, как он быстро и едва ли не нервно листает страницы,  я почти сам ощущал ту дрожь раздражения от неприятных воспоминаний. Джерард был намного чувствительнее, чем он казался с виду. Он мог казаться высокомерным настолько, что ему плевать на все, что происходит вокруг, будто ничто его не трогает, но я уже знал: если что-то ранит его, это потом причиняет ему боль на протяжении долгих лет. Я не мог так смотреть на него, глядя на него, я будто сливался с ним эмоциями, и как будто это я потерял свою мечту, это у меня ничего не получилось и я остался в этом ужасном городе. Я опустил взгляд вниз, на одеяло.

- Ты думаешь, что однажды все же отправишься в Париж? – спросил я, надеясь направить его мысли в более позитивное русло, может, я даже смогу поддержать его.

- Я не знаю, - вздохнул он как-то обреченно, горько, слишком честно, - теперь я старый. Я прирос к этому месту, и я не знаю, смогу ли я когда-нибудь оторваться от него. Это большая работа, много стресса. Конечно оно того стоит, если это действительно та самая мечта, но я не уверен, смогу ли я перенести это снова, когда мне столько лет. Думаю, скорее всего я закончу свою жизнь здесь, я умру в этой квартире…

Дыхание застряло у меня в горле. Я никогда даже не допускал мысли о его смерти. Он говорил о чужих смертях, но его собственная еще никогда не была темой нашего разговора – о ней даже не упоминалось. Теперь, когда я смотрел на факт его существования с точки зрения логики и с учетом неизбежного исхода, его жизнь вдруг будто вспыхнула – в одно мгновение я понял что она дороже, чем я когда-либо мог предположить до этого.  Он мог умереть. Каждый может умереть, даже я, но все дело в том,  что с Джерардом это может случиться раньше меня. Он состарится раньше меня. То, что сейчас – это ерунда, он состарится совсем. Изломанные бедра, как это обычно бывает, белые волосы, весь покрытый возрастными точками. Я смотрел на него прямо сейчас, пытаясь представить его без этих красивых черных локонов  и без этого света в его глазах. И не получалось. Сейчас это нереально. Но однажды может стать реальностью.

- Не надо говорить о смерти, - попросил я, уткнувшись головой ему в плечо. Я затерялся в своих мыслях, и тогда Джерард нашел ту книгу, что он искал, придвинувшись ближе ко мне.  Он улегся на живот, положив книгу перед собой,  я лег рядом с ним. Наши плечи соприкасались. Когда я сказал то, что я сказал, он как раз листал страницы. Они переворачивались со звуком, который отдавался у меня в голове. Он вздохнул каким-то извиняющимся вздохом, прислонившись ко мне головой в ответ.

- Смерть есть неотъемлемая часть жизни, - мягко прошептал он мне в лоб.  Не думаю, что он мог бы говорить еще тише, когда мы были настолько близко друг к другу. Может, он и вовсе не открывал рот, просто посылал мне мысль, и я мог улавливать этот сигнал, что почему-то еще больше меня расстраивало.  

Я не знал, почему смерть так расстраивала меня, особенно если она неизбежна и ждет нас обоих. Смерть, моя или чья-либо еще, всегда была и есть чем-то непонятным для меня с того самого момента, как я узнал о ней. Я помню, как ходил на похороны дедушки по маминой линии, и то, как ни на что не обращал внимания там. Я почти не знал этого дедушку, так что на самом деле у меня не было причин очень горевать. Почти все время я стоял в углу,  пожимая руки старым людям и слушая, как они снова и снова говорят о  Брюсе. Гроб был открыт, но я старался не смотреть внутрь, но когда все же посмотрел, то дедушка выглядел так, как будто спал. И тогда я решил, что так все и было, и что только я это заметил. В общем, шутка в действии. Брюс был сумасшедшим шутником, его всегда тянуло на шалости.  Он и родился первого апреля, так что это было у него в крови или типа того. Мало того, я был уверен что все это – одна большая шутка, я думал так вплоть до того момента, когда его опустили в могилу и начали засыпать землей. Я чувствовал, как это осознание сжимало  мое маленькое восьмилетнее тело.  Брюс не шутил. Смерть – это не шутка. 

Я по-прежнему никогда не плакал  и не горевал на похоронах, но мои мысли с того момента  изменились. Сильно. Я стал ипохондриком и начал бояться, что любая мелочь может привести к тому, что я начну умирать. Я становился старше, по-прежнему живой, но другие люди вокруг меня умирали, и их смерти привлекали мое внимание, а точнее, то, что стало их причиной.  Вот так я стал иначе смотреть на старых людей.  Сначала это был мой отец, потому что он был одним из самых старых людей, которых я знал, так же я знал, что в этом возрасте люди уже умирают. Когда мне было девять, и я узнал в школе о сердечном приступе и инсульте, я стал едва ли не параноиком. Мой отец как будто делал все возможное, чтобы заработать  себе что-нибудь из этого. Через неделю после тех уроков я начал прятать от него масло, чтобы его артерии не забивались. Мой отец взбесился тогда, решив, что я издеваюсь над ним, хотя на самом деле я хотел помочь. 

Я уверен, мой страх вырасти появился из страха смерти. Если я вырасту и начну стареть, я буду на шаг ближе к смерти, и это пугало. Я знал, что независимо оттого, в какой я депрессии, или как мне страшно, что угодно – смерть это не выход. Я никогда не совершу самоубийство. Это вообще не имеет смысла. Но, если не расти вообще и не стареть, то чего же тогда я хотел бы от жизни?  Остаться в мире, где ничего не меняется, где мне всегда семнадцать? Может быть, я этого и хотел, но так было до того, как Джерард ворвался в мою жизнь, а теперь же я уверен, что это даже хуже смерти. Просто быть в каком-то возрасте не достаточно, чтобы жить.  Когда я был с Джерардом, у меня не было возраста. Я просто был немного младше мужчины, с которым я спал, и это я мог спокойно принять, это, но не смерть.

Джерард поцеловал меня в лоб.

- Ах, - внезапно вздохну он, заложив страницу пальцем,  - я нашел то стихотворение, что хотел тебе показать.

Я придвинулся ближе к нему, довольный сменить позу. Маленькие слова на странице полностью завладели моим вниманием, но стоило мне взглянуть на них, как я тут же оставил попытки прочитать их. Я ждал, когда он начнет, представляя, как это могло бы звучать из его уст.  

- On n'est pas sérieux, quand on a dix-sept ans, - быстро произнес он, его голос сразу окрасился в французский акцент. Я был очень удивлен, ведь прямо сейчас я смотрел на новую грань Джерарда, которую я не видел раньше.